Женился я нежданно. Когда в меня, который преуспевает сорокалетнего аналитика United VOR Inc., без памяти втюрилась женщина-девятнадцатилетка, я, если честно, растерялся. Я понятия не имел, что же это все-таки за птица, какой у нее характер, подходим ли мы друг дружке и т.д.. При этом, Юля была этот прекрасной, что обо всем об этом некогда было мыслить. Она липла ко мне, и я не мог отрешиться от подарка, который судьба сунула мне прямо в кровать — от тугих молодых сисек и сочной целочки, которую я раскупорил прямо-таки со священным трепетом, от смачных мокроватых губ, щекочущих мне лицо и шейку, от волнистой гривы, которая окутывала Юлину спинку до пояса…
О свадьбе первой заговорила её мама, на уникальность противная молодящаяся тетка. Юля была готова «жить цуциком у меня на коврике», но… «черт подери, отчего бы и нет?» — думал я. Отчего бы и не отблагодарить девченку за то, что она сделала мою жизнь сладостной, как её губы? И женился.
1-ый месяц мы жили, как в притче. Юля была признательна мне, что я не отторг её, а я был признателен Юле за то, что она есть. Благодарность срезала все непонятки на корню, и мы с Юлей никогда не ссорились. К чему конфликтовать, когда можно трахаться?
А трахались мы столько, что звенело в ушах. Юля была неутомима, я усердствовал не отставать — и все свободное время мы проводили товарищ на друге. Секса было настолько большое количество, что я в конце концов избавился от мучавшей меня бессонницы: облизанный, зацелованный, затисканный, выхолощенный до капли, я проваливался в глубочайший сон до утра, а утром меня будил Юлин язычок, щекочущий мне яичка. Я был свято думает, что мы с Юлей — безупречная пара, и гордился тем, что никогда не оставляю её без оргазма (хоть куни, хоть вибратором, хоть как).
Потому я был чрезвычайно обеспокоен, когда ощутил, что что-то не так. Снаружи все было отлично — Юля оставалась ласковой и рачительной, какой она была всегда, — но в кровати, где мы общались не словами, а потоками энергии, я стал ощущать в ней какую-то задержку.
Я не мог осознать предпосылки. Сначала я думал, что у Юли возник кто-то иной, и страдал от ревности. Недалеко от Юлей повсевременно вертелся какой-то Серега, товарищ её юношества, и временами дозволял для себя чмокать её в щечку и тискать за ноги, как будто имел на это право. Мне хотелось дать ему в зубы, и я не сдержался бы, появись он в это время рядом.
К счастью, я стремительно осознал, что все это глупости: Юля очень очевидно была в меня влюблена. Я пробовал побеседовать с ней, но Юля засмущалась, раскраснелась, а позже к тому же разрыдалась. Неделю я ходил, как чумной, а позже додумался провести проверку, где моя Юля шастает в сети.
Конечно, она не чистила журнал, и весь её досуг лежал передо мной, как на ладошки. Просмотрев историю на протяжении последних двух недель, я ощутил, что на верном пути.
При этом, я ничего не осознавал: такими необычными и лишенными смысла казались мне Юлины увлечения. Промучившись день, я решил поведать обо всем Кате.
Катю я знал на протяжении нескольких лет. Ей было 30 лет, и смотрелась она лучше всех люксовых блядей, взятых вместе. В свое время — было дело — мы с ней трахались, да так, что я хрюкал от напора Катиных бедер, которые выламывают мне член. Это было издавна и неправда: Катя переспала со всеми работниками, со всеми работниками служащих, со всеми их родными и родственницами, не гнушаясь ни пожилыми людьми, ни молодняком, и пару раз завлекала меня на групповушку. Я пробовал воспитывать её, но каждый раз её сочное тело каким-то образом оказывалось насаженым на мой член, и я верещал от блаженства, думая про то, что воспитательный порыв придется отложить на позже.
При всем этом она была блядью только в кровати, а в миру на нее можно было положиться, как на себя, и даже больше. Когда-то я вынул её из лап сутенеров, устроил у себя на работе, и она была по гроб жизни признательна мне.
Вызвав Катю «на собеседование», я без обиняков выложил ей все, что меня тревожило. Катя выслушала меня, нервно подергивая ножкой, потом рассмеялась и хлопнула меня по колену:
— Эх ты, тундра! Отстал от жизни! Посчастливилось девченке, нечего сообщить — вышла, понимаешь, за толстошкурого мамонта. Отлично, хоть мне сообщил.
— Да в чем дело-то? Катюх, не томи, растолкуй по-людски…
— Щас все тебе объясню. Фетиши у твоей девченки, ясно? О сексуальных фетишах слыхал, рассчитываю? Тревожут они её, клином засели в голове, по всему видать…
— Фетиши?
— Ну да. Говоришь, пока тебя нет, ролики глядит необычные? Это тебе они необычные, а почти всех дам подобные вещи тревожут сильней залупы, воткнутой в самое нутро, сообразил? Бритье женщин налысо — наисильнейший фетиш, от него и девки, и мужчины просто на стену лезут. По для себя знаю. Здесь весь смак в том, что женщина вроде бы жертвует собственной красотой, собственной женственностью, и нет пути назад, понимаешь? Твоя Юля грезит, чтоб её выбрили налысо, хоть сама и никогда не отважится на это…
— Как это «налысо»? У нее же подобные кудряшки…
— Вот поэтому и грезит. Тебе не осознать, Дундук Иваныч… Иной фетиш называется «месси пэйнт». На меня он действует не так массивно, однако при желании тоже можно испытать… Это когда тебя марают и красят по нагому телу всякими красками, и чем гуще и уродливей — тем лучше. Здесь основное — что ты такая аккуратненькая и чистенькая, а тебя марают, мазюкают, как неживую, как какой-либо забор, и тело уже будто бы не твое… Видишь, я даже возбудилась, пока тебе втирала! Вот, полюбуйся! — Катя задрала мини и раздвинула ноги, показывая мне нагой бутон, блестящий от воды. Трусов на ней не было и в помине.
— Ну, а всякие ролики, где девки прогуливаются нагишом по городу? — продолжал я, усердствуя не рассматривать всерьез на бутон.
— Обыкновеннейший эксгибиционизм. Практически все дамы — эксгиби, к твоему сведению. Нам это нужно, как воздух. Обычно хватает нормы — мини, декольте и все подобное, — но время от времени смертельно охото твердой встряски, чтоб твои сиськи-письки узрели все-все-все и застыдили тебя до погибели…
— Хорошо. А женское порно? Что все-таки, выходит, моя Юлька — латентная лесби? Чего же она так в меня…
— Все вы, мужчины, мыслите крайностями. Если женщина грезит о сексе с женщиной — означает, вот так прямо сходу и лебси? К твоему сведению, чисто гетеросексуальных дам в принципе не бывает. Все дамы в той либо другой мере гомосексуальны. Это мы прибыльно отличаемся от вас, мужчин. К примеру, я не могу сообщить, кто сильней возбуждает меня — девицы либо мужчины. Секс с женщиной имеет непередаваемый вкус, его нереально поменять ничьим толстым хуем, прости за правду…
— И что, моя Юлька грезит о сексе с женщиной?
— Ну естественно. Также о бритье налысо, о вымазывании в краске с головы до ног, о нагой городской прогулке… Понимаешь, все это — вещи, на которые она сама никогда не отважится.
— И что сейчас делать?
— Как что? Конечно, дать ей все это. По другому она у тебя помешается, бедняжка.
— Как это — дать?! Что мне, побрить её налысо? Такую красоту…
— Тебе что важнее: счастье твоей супруги либо её волосы? Да, конкретно так: выбрить её, покрасить, как куколку, до последней складочки меж ног, вывести нагишом на улицу, продемонстрировать её пизду всему миру, застыдить девченку до полусмерти, а позже отдать на поругание привлекательной шлюшке вроде меня.
— Тебя?! Ты хочешь переспать с Юлей?
— Если честно, да. Она… в общем, ты так аппетитно говоришь о ней, что у меня издавна слюнки текут. Ну что, по рукам?
— Что означает «по рукам»?!
— Это означает, что необходимо организовать твоей Юле маленький приятный стресс. К слову, когда у нее день рожденья?
— Через неделю…
— Слушай, да это просто гениально! Сколько ей ударит?
— 20…
— Супер! Обалдеть! Это будет самый незабвенный день в её жизни. У тебя, рассчитываю, есть незначительно бабок на темный день? Непревзойденно. Организуем ей маленькое похищение. Понимаешь, если ты предложишь ей все в открытую — она не даст согласие. Это можно только против воли…
— Ты что, хочешь, чтоб я…
— Ты не перебивай, а дослушай, чего я желаю, и все узнаешь. Итак…
Катя заговорщицки … наклонилась ко мне и стала излагать собственный план. Я слушал, усердствуя не глядеть на масляный бутон, который блестел у меня под носом.
***
Когда Юля, розовая от поздравлений, вышла из дому — на нее напали двое в масках. Стремительно, за несколько секунд её запихали в машину, заклеили ей рот скотчем и куда-то повезли.
Через некоторый период машинка тормознула, Юлю вынули наружу, втолкнули в которой-то сарайчик, раздели донага, порвав на ней одежку, и пристегнули ремнями к необычному агрегату, схожему на спортивный тренажер.
Нагая, мычащая от кошмара Юля оказалась подвешенной к толстым канатам, которые раздвинули ей ноги так, что её бутончик выкрутился наружу во всей красоте. Ступни её чуть касались пола, и Юля беспомощно раскачивалась в воздухе, мотая головой.
Привязав её, двое в масках ушли. Некоторый период Юля висела в сарае одна. Потом туда вошло необычное существо, при виде которого Юля забилась, как пойманный зверек. Существо было облачено с ног до головы в темное резиновое трико, в каком были только 5 прорезей: две для глаз, две для ноздрей и одна — для члена, торчащего ввысь, как вешалка.
Существо подошло к Юле. Та сжалась, приготовившись к самому самому плохому, — но у существа в руках вдруг оказался небольшой жужжащий предмет. Юля смотрела на него — и не веровала своим очам, и проваливалась в пропасть, замерзала и обмирала там, в пучине собственных тайных страхов, — а существо поднесло жужжащую бритву к самому Юлиному лицу, прекрасному, как у итальянки, и принялось перебирать резиновыми пальцами её локоны, тонкие и легкие, как пух. Взъерошив их, существо медлительно приблизило страшную машинку к краю прически — и, хоть Юля и уклонялась всеми силами, бритва все равно достигнула её и неумолимо пробрила лысую полосу ото лба к самому затылку.
Бедная Юля дрожала от кошмара и сладостной вибрации, неумолимо ползущей по коже на голове. С нее посыпались лохматые пряди, оседая по магистрале на грудях.
Существо подняло сбритые локоны и принялось не спеша щекотать ими нагую Юлю, касаясь самых интимных и чувствительных мест её тела. Юля задыхалась и стонала, — а существо щекотало ей ноги, бока и подмышки, проводило руками по грудям, цепляя соски, и трогало лысую полосу, чтоб Юля прочуяла её как надо; потом бритва снова приблизилась к Юле, снова задела её лба, вогнав в нее разряд тока, и леденящей вибрацией поползла через густые локоны к затылку, сбривая все под корень.
Юля мычала и билась под бритвой, свирепо бреющей её. В сарайчик вошли двое в масках, поставили зеркало напротив Юли, и та захлебнулась сладким страхом, увидев себя — нагую, сисястую, с раздвинутой щелью, уже на 50% обритую и лысеющую на очах. Все было, как в её роликах: волосы падали на пол, щекоча тело, и Юля делалась похожей на монаха с выбритой тонзурой, либо на урода-гнома с патлами вокруг ушей…
Недобрив её, существо вдруг присело на корточки, ухватило Юлю за попу и лизнуло ей гениталии, сходу проникнув внутрь. Юля выгнулась и захрипела: щель её издавна уже орала, требуя внимания, и мокроватый язык обжег её сладким огнем. Стршная фигура девицы с выпяченной щелью, подставленной ласкам насильника, и с полулысой головой урода-гнома лупила прямо в нервные сплетения, и Юля смотрела на нее, умирая от сладкого кошмара.
Бросив её на полпути к оргазму, резиновое существо снова взялось за бритву и не спеша, растягивая каждое движение, выбрило Юлю до последнего волоска, до последней пушинки за ухом. Потом откуда-то взялся крем и помазок. Свежайшая Юлина плешина покрылась белой массой, и резиновый истязатель стал медлительно обривать Юлю станком, сразу лаская ей тело. Это было убийственно приятно, и Юля покачивалась, смотря на свою плешину, покрытую снежным глянцем.
Её голова, которая была лишена густой гривы, была совсем неузнаваема. Юля перевоплотился в тоненького мальчишку с большими жалостными очами; нежное её лицо стало каким-то в особенности хрупким и беззащитным — совершенно верный очертание лысого черепа выделил его красоту с новой, непривычной силой, и это было так удивительно и возбудительно, что из глаз Юли вдруг градом хлынули слезы, а ноги затанцевали порочный танец. Мысли про то, что она уже ЛЫСАЯ, рвали ей тело и душу; они были так нестерпимы, что Юля ревела навзрыд, а по её ноге текла струйка щекотного сока.
Выбрив её, существо насухо вытерло полотенцем розовый череп — и опять нырнуло к Юлиной щели, оставив Юлю наслаждаться собственной плешиной и задыхаться от прикосновений мокроватого языка к клитору и стенам влагалища. Оргазм, новый, непривычный и горьковатый, как полынь, уже щекотался в ней… но существо вдруг встало и вышло прочь.
Бедная Юля, выбритая, распятая и возбужденная до бешенства, крючилась в воздухе, смотря на себя в зеркало, — но существо вдруг возвратилось. В руках у него был поднос с какими-то банками, кисточками и валиками. Банки были заляпаны серебряными и темными брызгами, и в груди у Юли вдруг похолодело так, что Юля изогнулась дугой.
Открыв одну из банок, существо макнуло туда кисточку — и провело по ноге дрожащей Юли мокроватую леденящую полосу, потом — еще одну, и еще, и еще… Нога стала неживой и серебряной, как у скульптуры. Юля не дышала, смотря, как её кожа покрывается непроницаемым глянцем, — а кисточка красила ей ступню, пальчики, промежутки меж пальчиков, подошву и пятку, не оставив ни одного незапятнанного клока, и потом перебралась выше, выкрасив все до самой щели.
Позже пришла очередь и иной ноги, и бедер, и раковинки, которую существо красило длительно и мучительно, вынуждая Юлю насаживаться на кисточку, как на член. Скоро все Юлино тело было серебряным, и из зеркала на Юлю смотрела sexpornotales.cc нагая железная куколка с розовой лысой головой. Краска оплетала и холодила тело, и Юля сходила с разума от того, что она нагая, выкрашенная и лысая, и на данный момент будет самое ужасное…
Самое ужасное началось, когда кисточка поползла по её лицу, беззастенчиво закрашивая губки и ноздри. Скотч был содран, и Юлин стон в конце концов вырвался наружу. Удивительно: еще 30 минут назад Юля думала, что она сообщит, когда ей разлепят рот — но на данный момент в её голове не было ни единой мысли, не считая «аааааааааааа… » Скоро кисточка доползла до глаз, и Юле пришлось закрыть их, отдав веки на поругание; краска залепила реснички, и Юля никак не могла проморгаться, — а кисточка тем временем холодила ей уши, забираясь в самую их глубину, и потом заскользила по плешине. Это было убийственно: кожа на голове, не по привычке обнаженная и чувствительная, отдавала новыми леденящими волнами прямо в пах. Юля закатила глаза…
Она была выкрашена с ног до головы. Против воли, как какая-нибудь куколка либо железка. Она и была куколкой-железкой: в фигуре, которая крючилась в зеркале, не было ничего людского, как не было и ничего схожего на Юлю, обычную для себя. Это было жутко — и волнительно до одури. Юля пожирала очами свое отражение, а её истязатель тем временем взял другую банку.
Он внес над Юлей кисточку — и Юля ахнула: на её черепе расплылось глянцево-темное пятно. Тягучая струя потекла по плешине и по лицу, залепив веко, и застыла щекотной мушкой на щеке. Темная кисть трогала Юлин череп опять, опять и опять — и новые струи стекали вниз, превратив Юлино лицо и голову в металлический котел, залитый смолой…
Это было нестерпимо. Бешеная Юля ощущала, как краска, обтекавшая её со всех сторон, просачивается вовнутрь, накапливается приторной липкостью в паху, и там появляется щекотная лужица; она тает, тает и разливается по её нутру, как краска по коже, неудержимо вскипая и залепляя сладостью все поры…
Оргазм скрутил её и выплеснулся наружу, оглушив Юлю. Тело, обожженное пыткой, взбунтовалось и излилось потоком дамского сока, смешанного с краской; Юля металась на веревках, выламывая руки, и выла от адской сладости в потрохах, которая чем далее, тем больше нарастала, ширилась и вскипала обезумевшими спазмами, как будто Юлину утробу щекотали узким перышком.
Резиновый истязатель продолжал красить её, не реагируя на корчи выгнутого тела и на щель,… которая выпятилась вперед и умоляла, добивалась, чтоб её намяли, натискали и намучили досыта. Пылающий клитор так и не получил хотимых ласк, и потому оргазм вышел истомно-длительным и тягучим, как слой краски, которой была густо обмазана нагая Юля. Скоро были откупорены остальные банки, и краска полилась на Юлю прямо из них — на плешину, на лицо, на плечи и на груди, которые перевоплотился в смоляные цистерны. Высшая часть Юли была залита чернотой, нижняя оставалась железной с темными подтеками, которые спускались тонкими змейками к коленям.
Юля уже не соображала, кончает она либо нет, и вопила, выгнувшись в неизбывном спазме кошмара и сладострастия. Вдруг резиновое существо, отложив краску и кисть, подошло впритирку к Юле — и, до того как та успела что-то сообразить, в её распахнутую щель уткнулся и прорвался вовнутрь горячий кол, сходу натянувший её до печенок.
Это было так нежданно и вожделенно, что Юля выдохнула осиплое, глухое «ыыыыыыы!» — и признательно выпятилась вперед, чтоб в нее всадились как можно далее и поглубже.
Резиновый насильник держал её за выкрашенную попку и насаживал на себя, проникая в Юлю так глубоко, что та ощущала себя бабочкой на булавке. Здесь же в ней вздулся новый пузырь блаженства, мучительно-сладкий и тягучий, и Юля сообразила клочками обожженных мыслей, что это-то и есть реальный оргазм, а до того была только репетиция, которая умастила её нутро нужной смазкой. Это было так невыносимо отлично, что Юля хныкала и выворачивалась утробой наружу, бешено отдаваясь своим мягеньким низом члену, ебущему её так, что все в ней хлюпало, чмокало и болталось взад-вперед, утонув в дамских соках и в краске, как в липкой подливе.
Истязатель, видимо, тоже кончил в нее, но Юле было все равно: выпотрошившись, она обмякла, обвисла на канатах и закрыла глаза…
— Ой, какая ты смешная перемазюканная лысая смешнуля! — вдруг раздался воркующий голосок.
Открыв глаза, Юля увидела, как к ней подступает женщина, темноволосая, вызывающе прекрасная и совсем нагая.
Её большие груди целились сосками прямо в Юлю, а бритая щель розовела кричаще-стыдным бутоном.
— Ты противный звереныш, выкрашенный лысый липкий обкончанный чертик, — говорила ей женщина, как будто читая её мысли. От её слов по Юлиному телу бегали мурашки кошмара. — Ты небольшой забавный лысый мальчик, да? Пойдем, я тебя вымою, и ты будешь чистенький нежненький зверь. Мой зверь… — мурлыкала женщина, лаская Юлю, размазывая краску по её телу, по грудям, по краям и бедрам, трогая вымокшую щель и забираясь пальчиком внутрь.
Юлю отстегнули, и она чуть ли не свалилась на пол, повалившись на руки нагой девицы и резинового истязателя. Встав в конце концов на ватные ноги, она покорливо отдала нагой девице защелкнуть на для себя наручники с поводком, и та повела её куда-то, как собачку. Резиновый шел следом.
Они вышли во двор, ослепивший Юлю блеском весеннего солнца…
— Неееет… — глухо прохрипела Юля, не узнав собственного голоса.
— Мальчик стесняется, что он нагой, противный и перемазанный, и его увидят все-все-все, и мальчугану будет постыдно, так постыдно, что он просто умрет по магистрале, да? — Нагая женщина глумилась над ней, голубила ей тело и мяла соски, липкие от краски, потом пошла вперед и натянула поводок. — Тю-тю, песик, за мной!
Резиновые руки толкнули Юлю сзаду, и та вышла на улицу, полную прохожих.
Конечно, они все обернулись и уставились в самое нутро Юле. Юля зажмурилась, ощущая, как проваливается в липкий стыдный ад…
Это было невообразимо. Она шла, лысая, залитая краской и совсем нагая, на очах у 10-ов людей; ей улыбались, что-то кричали, снимали её на камеры и мобилки, и женщина, шедшая рядом, орала им что-то в ответ, выгибалась и дразнилась нагим телом…
Сколько продолжалась эта пытка, самая ужасная в её жизни, Юля не знала. Она очнулась только тогда, когда её завели в ванную, сняли с нее наручники, поставили под теплый душ, и нагая женщина начала обмазывать её благоуханной пеной.
Струйки бежали по телу, облепленному краской, стекали по плешине щекотными дорожками, и нежные руки сновали по Юлиному телу, обволакивая его скользящей массой — густой консистенцией краски и мыла. Мытье неприметно переходило в ласки: женщина мяла Юле тело, голубила ей плешину, попу и груди, терлась грудью об её грудь, цепляя сосками её мыльные соски, и это было так захватывающе отлично, что у Юли в горле зудела игла удовольствия, пронзительного, как боль. Юля истаивала вместе с мыльными струйками, щекочущими ей тело, растворялась в них и захлебывалась женской лаской, которой никогда ранее не знала; она утопала в ней, как в мятном сиропе, хрипела и подставлялась собственной мучительнице, которая уже неприкрыто хлюпала пальчиком в её щелке и жалила язычком Юлю в её полураскрытые губки…
— Ну, песик, розовый лысый песик, ну давай же, ну отвечай мне, — шептала женщина, дыша Юле в рот. Она обращалась к ней, как к мальчугану, и это лишало рассудка, как эротический ужас. Юля неуверенно задела её языка своим языком, обомлела, задохнулась от острой барбарисовой сладости — и девицы слепились губками и телами в единый ласкающийся, танцующий, лижущийся ком.
Ласкаться с ней было так упоительно, что Юля была готова опять разреветься. Её истязательница слизывала слезки с вымытого розового лица, смешанные со струйками воды, держала Юлю обеими руками за промежность — впереди и сзаду, подминая анус и бутончик, — бодала её сосками и шептала:
— Сладкий, сладкий ласковый розовый песик… Идем со мной. Пошли. Пошли, мой лысый зверь, пойдем со мной…
Она лаского вытерла Юлю полотенцем, открыла дверь ванной и повела Юлю за собой. Юля шла за ней на негнущихся ногах. Её ввели в розовую комнату, залитую светом, который струился через нежные узорчатые занавески, и подвели к постели:
— Давай, песик. Давай, мой ласковый, волшебство мое розовое, давай сюда… Иди ко мне, иди, мой небольшой, — она повалила Юлю на подушечки, опутала её руками, сплелась с ней ногами и влипла губками в её полуоткрытый ротик, щекоча Юлю влажной прической.
Они извивались, тискались и кусали друг дружку губками до боли и красноты, а в углу стояло темное резиновое существо, неприметно вошедшее в комнату, и мяло перепачканный член. Отлипнув от задыхающейся Юли, её соблазнительница перевернулась задом наперед, уселась нагой промежностью прямо на лицо Юле, а сама наклонилась и прильнула ртом к её раковинке. Раздался звучный стон в два голоса. Розовая попа девицы, которая сидела сверху на Юле, заелозила, заплясала ввысь-вниз и в стороны; Юлины руки обхватили её, прижимая к для себя, и стонущие голоса захлебнулись в хрипе, переросшем в истошный крик. Комок розовых тел метался и подскакивал на кровати, и два язычка ввинчивались в недра, которые истекают сладостной щекоткой, и истязали разгоряченные бутоны, терзая их зверскими лизаниями…
Резиновый человек подвывал, стиснув руки за спиной. Он сдерживался из последних сил. В конце концов, когда женщина сползла с Юли, отпав в сторону, он прыгнул в кровать, мигом оседлал стонущую Юлю, одним движением загнал в нее член — и сходу стал бешено ебать, насаживая Юлины ноги на себя. Он рычал, как зверек, и вдавливался в Юлю, которая обезумела в оргазме, до самых глубинных её недр, и встряхивал ее участником, как коврик, и заливал её спермой до самого гортани, хрипя от насыщения…
Позже, когда хахали обрели дар речи, темноволосая женщина подползла к Юле, чмокнула её в щечку и произнесла:
— С днем рождения, песик! Можно тебя кое о чем попросить? Я тоже желаю быть аналогичным противным лысым чертиком, как ты. Я желаю, чтоб ты меня выбрил и выкрасил…
— Что?!
— Я ЧРЕЗВЫЧАЙНО желаю, чтоб это сделал ты.
Юля смотрела на нее, не веря своим ушам. Резиновое существо подало ей бритву и поднос с красками, а потом принялось сдирать с себя резиновое трико.
— Раз подобные пироги — означает, мне уже можно не … торчать в данной чертовой резине, — сообщил я, когда мне получилось в конце концов вызволить голову.
Юля смотрела на меня, открыв рот. Сообщить, что она была поражена — означает не сообщить ничего.
— Ты? Это был ты? — в конце концов осипло произнесла она.
— Ну а кто же, по твоему? — ответил я.
— Однако… но как ты вызнал? Про меня и… про все это? Как ты додумался?
— Он отследил в компютере историю твоих дрочек, твоих тайных интерактивных мастурбаций, мой небольшой лысый песик. Он стремительно сообразил, с кем имеет дело, и решил организовать тебе маленький подарок на день рожденья. А меня попросил посодействовать, — сообщила Катя.
— Ты… ты знал? Ты додумался? – задала вопрос Юля, смотря на меня, как на божество. Мне ничего не оставалось делать, не считая как робко кивнуть, подыгрывая благородной Катиной брехне.
— И… и вот то, что я с Катей… тебе это ничего?
— Напротив: я готов глядеть до опупения, как вы лижетесь. Только непременно зовите мне наблюдателем, — сказал я. Я и по правде ни капельки не ревновал Юлю к Кате и, смотря на их секс, обожал Юлю еще более.
— Боже!… — Юля подпрыгнула и кинулась мне на шейку. Она опять ревела. — Итак вот что ты подразумевал утром, когда сообщил, что основной подарок впереди… И то, что я сейчас лысая… Боже, это ведь ты меня побрил… сам…
— Мне было это нелегко, — сообщил я. — Однако ты мне чрезвычайно нравишься лысая. Значительно большее количество, чем с волосами.
— … К слову о плешинах. Меня кто-либо побреет? Песик, сладкий мой, твой праздничек еще не окончен. Ведь тебе этого охото, я знаю. Я вся твоя. Вся, с ног до головы. Делай со мной, что хочешь. Я — твой подарок…
Катя села на край кровати, подставляясь Юле.
Юля поглядела на меня, позже на Катю, позже опять на меня… взяла бритву, включила её — и, краснея всем черепом, как помидор, от лысой маковки до кончика носа, поднесла её к Катиной прическе и медлительно пробрила в ней лысую полосу…
Катя закрыла глаза.
… Ночью я лежал в постели и вспоминал Катю, лысую, выкрашенную темной и зеленой краской, неузнаваемую и стршную, как самый реальный чертик; вспоминал, как они упоенно марали друг дружку, сидя на Катиной постели и заляпывая её густыми брызгами, и как вдруг бросили кисточки и кинулись товарищ к другу, и слепились ртами, и начали тереться лобками, грудями и всем телом, и как я ебал Юлю, лежащую на спине, а та лизала Катину щель и захлебывалась соками, текущими из нее, и как мы все втроем кончали, вцепившись товарищ в друга…
Совесть у меня была чиста: я не изменил Юле и не трахнул Катю (хоть та и приставала ко мне), а их секс считать изменой никак не мог.
Меня занимало другое.
Любопытно: почему Юля назвала Катю по имени?
Ведь они вроде как незнакомы…
***
Проснувшись ночью, я выяснил, что Юли рядом нет.
Почему-либо это обеспокоило меня. Соскочив с кровати, я прошел в коридор и увидел, что в кухне пылает свет. Оттуда доносился Юлин глас. Вероятнее всего, она с кем-то говорила по телефону.
«С кем? В такую пору?» — думал я.
Подкравшись поближе, я услышал:
— … Нет! Все кончено, Серега, ты сообразил либо нет? Я остаюсь с ним. Ты не стоишь и его мизинца! Он сообразил, сам сообразил, понимаешь? и мою самую священную, самую потаенную мою мечту, которую я никогда не отважилась бы сама… а ты хохотал нужно мной, ты забыл? Когда я тебе все поведала — ты хохотал нужно мной, как над ненормальной извращенкой, ты забыл, Серега, да? Как ты воспрещал мне Катю? Он разрешил мне… он любит меня, ты сообразил? А ты… я, следовательно, лысое чучело? Да? Сам ты чучело… патлатое! Идите вы нафиг вместе с матерью, видеть вас не желаю, уродцы!
Юля орала в трубку и рыдала. Я не выдержал и нарисовался в дверях.
— Ты… ты все слышал, да? — она обмякла на стуле.
— Да, — сообщил я.
— Ну что ж, — сообщила Юля. — Ну что ж. Я расскажу тебе все, как есть. Слушай… Это все мать, моя мать. Ей 40 лет, и она была замужем 5 раз. Это её принцип жизни: выходить за богатых тупарей, а позже разводиться и жить на отсуженное. Она и меня так воспитала. Мужчины, гласит она, для нас, баб, как тля для муравьев. Не надоишь — не поживешь. Серега ей нравился… На данный момент я осознаю, что они трахались, и на данный момент трахаются… В общем… — Юля высморкалась и продолжила: — Тебя я закадрила по плану. Это был мамин план: чтоб я закадрила обеспеченного мужчины, женила его на для себя, выкачала из него бабок — и позже прожигала их с Серегой. На данный момент я осознаю, что Серега с матерью по договоренности… А тогда Серега мне нравился. Я только удивлялась, почему он не ревнует меня к тебе. К Кате ревнует, прямо бесится, чуть ли не избил её в один прекрасный момент, а к тебе нет…
— Постой, — сообщил я. — Откуда ты Катю знаешь?
— Катя — это двоюродная сестра Сереги. Я по ней сохну уже не знаю сколько. Она соблазняла меня… Мы уже и лобзались вовсю, но Серега… Я не желала обижать его, ведь он мне чрезвычайно нравился… А позже случилась неожиданная вещь. Я вышла за тебя… и так вышло, что ты мне приглянулся значительно большее количество. Ты мне давал этот секс, после которого с Серегой было просто тошно. И ты этот внимательный. Я не знала, как быть, а ты ощутил и попробовал побеседовать со мной, помнишь? А Сереге все по барабану… И вот сейчас… другими словами вчера… Ты подарил мне мои тайны. И Катю… Знаешь, после того, что ты для меня сделал, я вправду готова быть твоим песиком. Преданным песиком на поводке. Только разрешай мне обожать Катю, я без нее не могу, хоть она и шлюха…
— Катя-то — хорошо, — сообщил я. — Однако… ведь ты была женщиной, когда мы…
— Нуууу, это ведь совершенно просто. Особые подобные шарики продаются, с красной краской… Я не женщина уже чрезвычайно издавна: Серега отымел меня еще, когда мне было восемнадцать, а позже проиграл в карты собственному другу, и тот меня… тоже…
— Господи! — у меня все плыло перед очами. — Я думал, что в меня втюрилась доверчивая девченка. Я думал, что открыл тебе мир секса. Я думал, что ты ангел. Я думал…
— Однако ведь я тебе все поведала, как есть. Ты можешь изгнать меня. Однако постарайся осознать, если сможешь. Про мир секса ты, к слову, в общем-то и прав: только с тобой я ощутила по-истинному… А твой подарок на день рожденья — это… я даже не могу обрисовать, что это. Это неописуемо. Я до настоящего времени не верю. И до настоящего времени теку, когда смотрю на себя в зеркало и вижу там лысую голову. Постарайся осознать…
Я усердствовал. Это был тяжело, но я все-же усердствовал…
И через 5 минут обмазывал Юлю белым кремом и обривал её, лопаясь от горьковатой нежности. Хитрожопая Катя была права: данный фетиш сносил крышу сильней хоть какого порно.
А еще через 5 минут мы стонали в кровати, гневно работая бедрами.
— Все-же Катя никогда не сделает тебе так, как я, — хрипел я, всаживаясь до упора в хлюпающую плоть. — Не сделает, не сделает… не… не сдеееееееееелает!… Ну и в принципе — она ведь шлюха… — хрипел я, расплываясь Юлиному телу.
Мне было отлично, как никогда. Не считая кайфа в опустошенных яичках, было очередное: гордость за то, что Юля осталась со мной.
«Через неделю вывезу её в иной конец города и выгуляю там нагишом на поводке. На четвереньках. Будет гулять, как песик, выпячивая прохожим собственный бутончик, и сиськи её будут свисать и болтаться… А на другом поводке — Катю! Выгуляю их нагими, как реальных цуциков… можно раскрасить их под далматинцев… » — думал я, обнимая Юлю, сопящую после оргазма. — «И пусть где-нибудь в скверике трахнут друг дружку…»
